 |
| © Vladimir Kush |
poemas de sierguéi lessiênin (edição bilíngue)
De “Ótchar”*
Nuvens – como lagos,
Um ganso fulvo – a lua.
Diante do nosso olhar
A Rússia dança em fúria.
O bosque treme o seu teto,
Fervilha a fonte.
Salve, Ótchkar, ressurreto!
Salve, mujique do horizonte!
As águas azuis
São tua paz e luz.
No mundo não resta
Liberdade funesta.
Canta, clama, conclama
Os mais remotos rastros.
O arco dos astros
Não tombará do céu em chama.
Não cairá do ocaso
A redoma roxa.
Teu ombro abraço
É recife-rocha.
19-20 junho 1917
.
Отчарь
Тучи — как озера,
Месяц — рыжий гусь.
Пляшет перед взором
Буйственная Русь.
Дрогнул лес зеленый,
Закипел родник.
Здравствуй, обновленный
Отчарь мой, мужик!
Голубые воды —
Твой покой и свет,
Гибельной свободы
В этом мире нет.
Пой, зови и требуй
Скрытые брега;
Не сорвется с неба
Звездная дуга!
Не обронит вечер
Красного ведра;
Мо́гутные плечи —
Что гранит-гора.
19—20 июня 1917
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин), no livro "Poesia da recusa". [organização e tradução Augusto de Campos]. Coleção signos 42. São Paulo: Editora Perspectiva, 2006.
* Neologismo criado por Iessiênin, derivado de “Ótchen”, pai. Segundo Serena Vitale, “ o mujique-gigante universal”, que cavalga a lua, na mitologia pessoal do poeta.
§
De “Inonia”
ao profeta Jeremias
Um ladrido de sinos sobre a Rússia:
Choram os muros do Kremlin.
Hoje, com as lanças das estrelas,
Te arrancarei do chão, terra trêmula!
Distendido até a cidade invisível
Perfurarei o lácteo véu.
Até a Deus vou beliscar a barba,
Mostrando os dentes para o céu.
E lhe direi com voz de vento,
Grudando-o pela grenha alva:
Senhor, vou te fazer diferente
Para florir meu campo de palavras.
Lamberei com a língua dos ícones
As máscaras dos mártires lívidos.
Eu lhes prometo a terra de Inonia
Onde vive a divindade dos vivos!
Maldigo o respiro de Kitej,*
Todos os vales do seu mundo.
Quero erguer o nosso castelo
Sobre a escavação sem fundo.
Soluça e chora, Moscóvia!
Um novo Indikaplóv** se eleva!
Todas as rezas do teu breviário
Rasgarei com meu bico de palavras!
1918
.
Пророку Иеремии
Лай колоколов над Русью грозный -
Это плачут стены Кремля.
Ныне на пики звездные
Вздыбливаю тебя, земля!
Протянусь до незримого города,
Млечный прокушу покров.
Даже богу я выщиплю бороду
Оскалом моих зубов.
Ухвачу его за гриву белую
И скажу ему голосом вьюг:
Я иным тебя, господи, сделаю,
Чтобы зрел мой словесный луг!
Языком вылижу на иконах я
Лики мучеников и святых.
Обещаю вам град Инонию,
Где живет божество живых.
Проклинаю тебя я Радонеж,
Твои пятки и все следы!
Ты огня золотого залежи
Разрыхлял киркою воды.
Плачь и рыдай, Московия!
Новый пришел Индикоплов.
Все молитвы в твоем часослове я
Проклюю моим клювом слов.
1918
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин), no livro "Poesia da recusa". [organização e tradução Augusto de Campos]. Coleção signos 42. São Paulo: Editora Perspectiva, 2006.
* Cidade legendária que, assediada pelas hordas tártaras, teria sido engolida pela terra.
** Kosma Indikaplóv, mercador do século VI, que se tornou monge em Alexandria e escreveu um tratado cosmogônico, baseado na Bíblia.
§
A confissão de um vagabundo
Nem todos sabem cantar
Não é dado a todos ser maçã
Para cair aos pés dos outros.
Esta é a maior confissão
Que jamais fez um vagabundo.
Não é à toa que eu ando despenteado,
Cabeça como lâmpada de querosene sobre os ombros.
Me agrada iluminar na escuridão
O outono sem folhas de vossas almas,
Me agrada, quando as pedras dos insultos
Voam sobre mim, granizo vomitado pelo vento.
Então limito-me a apertar mais com as mãos
A bolha oscilante dos cabelos.
Como eu me lembro bem então
Do lago cheio de erva e do som rouco do amieiro
E que nalgum lugar vivem meu pai e minha mãe,
Que pouco se importam com meus versos,
Que me amam como a um campo, como a um corpo,
Como à chuva que na primavera amolece o capim.
Eles, com seus forcados, viriam aferrar-vos
A cada injúria lançada contra mim.
Pobres, pobres camponeses,
Por certo, estão velhos e feios,
E ainda temem a Deus e aos espíritos do pântano.
Ah, se pudessem compreender
Que o seu filho é, em toda a Rússia,
O seu melhor poeta!
Seus corações não temiam por ele
Quando molhava os pés nos charcos outonais?
Agora ele anda de cartola
E sapatos de verniz.
Mas sobrevive nele o antigo fogo
De aldeão travesso.
A cada vaca, no letreiro dos açougues,
Ele saúda à distância.
E quando cruza com um coche numa praça,
Lembrando o odor de esterco dos campos nativos,
Lhe dá vontade de suster o rabo dos cavalos
Como a cauda de um vestido de nooiva.
Amo a terra.
Amo demais a minha terra!
Embora a entristeça o mofo dos salgueiros,
Me agradam os focinhos sujos dos porcos
E, no silêncio das noites, a voz alta dos sapos.
Fico doente de ternura com as recordações da infância.
Sonho com a névoa e a umidade das tardes de abril,
Quando o nosso bordo se acocorava
Para aquecer os ossos no ocaso.
Ah, quantos ovos nos ninhos das gralhas,
Trepando nos seus galhos, não roubei!
Será ainda o mesmo, com a copa verde?
Sua casca será rija como antes?
E tu, meu caro
E fiel cachorro malhado?!
A velhice te fez cego e resmungão.
Cauda caída, vagueias no quintal,
Teu faro não distingue o estábulo da casa.
Como recordo as nossas travessuras,
Quando eu furtava o pão de minha mãe
E mordíamos, um de cada vez,
Sem nojo um do outro.
Sou sempre o mesmo.
Meu coração é sempre o mesmo.
Como as centáureas no trigo, florem no rosto os olhos.
Estendendo as esteiras douradas de meus versos
Quero falar-vos com ternura.
Boa noite!
Boa noite a todos!
Terminou de soar na relva a foice do crepúsculo...
Eu sinto hoje uma vontade louca
De mijar, da janela, para a lua.
Luz azul, luz tão azul!
Com tanto azul, até morrer é zero.
Que importa que eu tenha o ar de um cínico
Que pendurou uma lanterna no traseiro!
Velho, bravo Págaso exausto,
De que me serve o teu trote delicado?
Eu vim, um mestre rigoroso,
Para cantar e celebrar os ratos,
Minha cabeça, como agosto,
Verte o vinho espumante dos cabelos.
Eu quero ser a vela amarela
Rumo ao país para o qual navegamos.
1920
.
Исповедь хулигана
Не каждый умеет петь,
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.
Сие есть самая великая исповедь,
Которой исповедуется хулиган.
Я нарочно иду нечесаным,
С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потемках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь.
Так хорошо тогда мне вспоминать
Заросший пруд и хриплый звон ольхи,
Что где-то у меня живут отец и мать,
Которым наплевать на все мои стихи,
Которым дорог я, как поле и как плоть,
Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.
Они бы вилами пришли вас заколоть
За каждый крик ваш, брошенный в меня.
Бедные, бедные крестьяне!
Вы, наверно, стали некрасивыми,
Так же боитесь бога и болотных недр.
О, если б вы понимали,
Что сын ваш в России
Самый лучший поэт!
Вы ль за жизнь его сердцем не индевели,
Когда босые ноги он в лужах осенних макал?
А теперь он ходит в цилиндре
И лакированных башмаках.
Но живёт в нём задор прежней вправки
Деревенского озорника.
Каждой корове с вывески мясной лавки
Он кланяется издалека.
И, встречаясь с извозчиками на площади,
Вспоминая запах навоза с родных полей,
Он готов нести хвост каждой лошади,
Как венчального платья шлейф.
Я люблю родину.
Я очень люблю родину!
Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
Приятны мне свиней испачканные морды
И в тишине ночной звенящий голос жаб.
Я нежно болен вспоминаньем детства,
Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.
Как будто бы на корточки погреться
Присел наш клен перед костром зари.
О, сколько я на нем яиц из гнезд вороньих,
Карабкаясь по сучьям, воровал!
Все тот же ль он теперь, с верхушкою зеленой?
По-прежнему ль крепка его кора?
А ты, любимый,
Верный пегий пес?!
От старости ты стал визглив и слеп
И бродишь по двору, влача обвисший хвост,
Забыв чутьем, где двери и где хлев.
О, как мне дороги все те проказы,
Когда, у матери стянув краюху хлеба,
Кусали мы с тобой ее по разу,
Ни капельки друг другом не погребав.
Я все такой же.
Сердцем я все такой же.
Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.
Стеля стихов злаченые рогожи,
Мне хочется вам нежное сказать.
Спокойной ночи!
Всем вам спокойной ночи!
Отзвенела по траве сумерек зари коса...
Мне сегодня хочется очень
Из окошка луну............
Синий свет, свет такой синий!
В эту синь даже умереть не жаль.
Ну так что ж, что кажусь я циником,
Прицепившим к заднице фонарь!
Старый, добрый, заезженный Пегас,
Мне ль нужна твоя мягкая рысь?
Я пришел, как суровый мастер,
Воспеть и прославить крыс.
Башка моя, словно август,
Льется бурливых волос вином.
Я хочу быть желтым парусом
В ту страну, куда мы плывём.
1920
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин).. {tradução Augusto de Campos}, em "Poesia russa moderna". [notas e tradução de Augusto de Campos, Haroldo de Campos e Boris Schnaiderman; prefácio 1ª e 2ª ed., Boris Schnaiderman]. Coleção signos 33. 6ª ed., revisada e ampliada. São Paulo: Editora Perspectiva, 2001.
§
De Transfiguração
Ei, russos!
Pescadores do universo,
Na rede da aurora colhendo o céu -
Troai as trompas!
Sob a charrua do raio
Ruge a terra.
Rompe os penhasco a auridente
Relha.
Novo semeador
Erra pelos campos
Novas sementes
Arroja aos sulcos.
Um hóspede-luz
Vem num coche.
Corre entre as nuvens
Uma égua
Sela da égua -
Azul.
Sinos da sela -
Estrelas.
1917
.
Преображение
A confissão de um vagabundo
Nem todos sabem cantar
Não é dado a todos ser maçã
Para cair aos pés dos outros.
Esta é a maior confissão
Que jamais fez um vagabundo.
Não é à toa que eu ando despenteado,
Cabeça como lâmpada de querosene sobre os ombros.
Me agrada iluminar na escuridão
O outono sem folhas de vossas almas,
Me agrada, quando as pedras dos insultos
Voam sobre mim, granizo vomitado pelo vento.
Então limito-me a apertar mais com as mãos
A bolha oscilante dos cabelos.
Como eu me lembro bem então
Do lago cheio de erva e do som rouco do amieiro
E que nalgum lugar vivem meu pai e minha mãe,
Que pouco se importam com meus versos,
Que me amam como a um campo, como a um corpo,
Como à chuva que na primavera amolece o capim.
Eles, com seus forcados, viriam aferrar-vos
A cada injúria lançada contra mim.
Pobres, pobres camponeses,
Por certo, estão velhos e feios,
E ainda temem a Deus e aos espíritos do pântano.
Ah, se pudessem compreender
Que o seu filho é, em toda a Rússia,
O seu melhor poeta!
Seus corações não temiam por ele
Quando molhava os pés nos charcos outonais?
Agora ele anda de cartola
E sapatos de verniz.
Mas sobrevive nele o antigo fogo
De aldeão travesso.
A cada vaca, no letreiro dos açougues,
Ele saúda à distância.
E quando cruza com um coche numa praça,
Lembrando o odor de esterco dos campos nativos,
Lhe dá vontade de suster o rabo dos cavalos
Como a cauda de um vestido de nooiva.
Amo a terra.
Amo demais a minha terra!
Embora a entristeça o mofo dos salgueiros,
Me agradam os focinhos sujos dos porcos
E, no silêncio das noites, a voz alta dos sapos.
Fico doente de ternura com as recordações da infância.
Sonho com a névoa e a umidade das tardes de abril,
Quando o nosso bordo se acocorava
Para aquecer os ossos no ocaso.
Ah, quantos ovos nos ninhos das gralhas,
Trepando nos seus galhos, não roubei!
Será ainda o mesmo, com a copa verde?
Sua casca será rija como antes?
E tu, meu caro
E fiel cachorro malhado?!
A velhice te fez cego e resmungão.
Cauda caída, vagueias no quintal,
Teu faro não distingue o estábulo da casa.
Como recordo as nossas travessuras,
Quando eu furtava o pão de minha mãe
E mordíamos, um de cada vez,
Sem nojo um do outro.
Sou sempre o mesmo.
Meu coração é sempre o mesmo.
Como as centáureas no trigo, florem no rosto os olhos.
Estendendo as esteiras douradas de meus versos
Quero falar-vos com ternura.
Boa noite!
Boa noite a todos!
Terminou de soar na relva a foice do crepúsculo...
Eu sinto hoje uma vontade louca
De mijar, da janela, para a lua.
Luz azul, luz tão azul!
Com tanto azul, até morrer é zero.
Que importa que eu tenha o ar de um cínico
Que pendurou uma lanterna no traseiro!
Velho, bravo Págaso exausto,
De que me serve o teu trote delicado?
Eu vim, um mestre rigoroso,
Para cantar e celebrar os ratos,
Minha cabeça, como agosto,
Verte o vinho espumante dos cabelos.
Eu quero ser a vela amarela
Rumo ao país para o qual navegamos.
1920
.
Исповедь хулигана
Не каждый умеет петь,
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.
Сие есть самая великая исповедь,
Которой исповедуется хулиган.
Я нарочно иду нечесаным,
С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потемках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь.
Так хорошо тогда мне вспоминать
Заросший пруд и хриплый звон ольхи,
Что где-то у меня живут отец и мать,
Которым наплевать на все мои стихи,
Которым дорог я, как поле и как плоть,
Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.
Они бы вилами пришли вас заколоть
За каждый крик ваш, брошенный в меня.
Бедные, бедные крестьяне!
Вы, наверно, стали некрасивыми,
Так же боитесь бога и болотных недр.
О, если б вы понимали,
Что сын ваш в России
Самый лучший поэт!
Вы ль за жизнь его сердцем не индевели,
Когда босые ноги он в лужах осенних макал?
А теперь он ходит в цилиндре
И лакированных башмаках.
Но живёт в нём задор прежней вправки
Деревенского озорника.
Каждой корове с вывески мясной лавки
Он кланяется издалека.
И, встречаясь с извозчиками на площади,
Вспоминая запах навоза с родных полей,
Он готов нести хвост каждой лошади,
Как венчального платья шлейф.
Я люблю родину.
Я очень люблю родину!
Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
Приятны мне свиней испачканные морды
И в тишине ночной звенящий голос жаб.
Я нежно болен вспоминаньем детства,
Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.
Как будто бы на корточки погреться
Присел наш клен перед костром зари.
О, сколько я на нем яиц из гнезд вороньих,
Карабкаясь по сучьям, воровал!
Все тот же ль он теперь, с верхушкою зеленой?
По-прежнему ль крепка его кора?
А ты, любимый,
Верный пегий пес?!
От старости ты стал визглив и слеп
И бродишь по двору, влача обвисший хвост,
Забыв чутьем, где двери и где хлев.
О, как мне дороги все те проказы,
Когда, у матери стянув краюху хлеба,
Кусали мы с тобой ее по разу,
Ни капельки друг другом не погребав.
Я все такой же.
Сердцем я все такой же.
Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.
Стеля стихов злаченые рогожи,
Мне хочется вам нежное сказать.
Спокойной ночи!
Всем вам спокойной ночи!
Отзвенела по траве сумерек зари коса...
Мне сегодня хочется очень
Из окошка луну............
Синий свет, свет такой синий!
В эту синь даже умереть не жаль.
Ну так что ж, что кажусь я циником,
Прицепившим к заднице фонарь!
Старый, добрый, заезженный Пегас,
Мне ль нужна твоя мягкая рысь?
Я пришел, как суровый мастер,
Воспеть и прославить крыс.
Башка моя, словно август,
Льется бурливых волос вином.
Я хочу быть желтым парусом
В ту страну, куда мы плывём.
1920
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин).. {tradução Augusto de Campos}, em "Poesia russa moderna". [notas e tradução de Augusto de Campos, Haroldo de Campos e Boris Schnaiderman; prefácio 1ª e 2ª ed., Boris Schnaiderman]. Coleção signos 33. 6ª ed., revisada e ampliada. São Paulo: Editora Perspectiva, 2001.
§
De Transfiguração
Ei, russos!
Pescadores do universo,
Na rede da aurora colhendo o céu -
Troai as trompas!
Sob a charrua do raio
Ruge a terra.
Rompe os penhasco a auridente
Relha.
Novo semeador
Erra pelos campos
Novas sementes
Arroja aos sulcos.
Um hóspede-luz
Vem num coche.
Corre entre as nuvens
Uma égua
Sela da égua -
Azul.
Sinos da sela -
Estrelas.
1917
.
-3-
Ей, россияне!
Ловцы вселенной,
Неводом зари зачерпнувшие небо, —
Трубите в трубы.
Под плугом бури
Ревёт земля.
Рушит скалы златоклыкий
Омеж.
Новый сеятель
Бредёт по полям,
Новые зерна
Бросает в борозды.
Светлый гость в колымаге к вам
Едет.
По тучам бежит
Кобылица.
Шлея на кобыле —
Синь.
Бубенцы на шлее —
Звёзды.
Ей, россияне!
Ловцы вселенной,
Неводом зари зачерпнувшие небо, —
Трубите в трубы.
Под плугом бури
Ревёт земля.
Рушит скалы златоклыкий
Омеж.
Новый сеятель
Бредёт по полям,
Новые зерна
Бросает в борозды.
Светлый гость в колымаге к вам
Едет.
По тучам бежит
Кобылица.
Шлея на кобыле —
Синь.
Бубенцы на шлее —
Звёзды.
1917
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин).. {tradução Augusto de Campos}, em "Poesia russa moderna". [notas e tradução de Augusto de Campos, Haroldo de Campos e Boris Schnaiderman; prefácio 1ª e 2ª ed., Boris Schnaiderman]. Coleção signos 33. 6ª ed., revisada e ampliada. São Paulo: Editora Perspectiva, 2001.
§
O homem negro
Meu amigo, meu amigo,
Estou muito, muito doente.
De onde veio esta dor, nem mesmo eu lembro.
Seria o vento que assobia
No campo árido e deserto,
Ou talvez como os bosques em setembro
o álcool desfolha o meu cérebro?
Minha cabeça move as orelhas
Como um pássaro as asas.
Ela não consegue mais
Balançar as pernas no pescoço.
Um homem negro
Negro, negro,
Um homem negro
Senta-se à beira do meu leito.
Um homem negro
Não me deixa dormir a noite inteira.
O homem negro
Move o dedo sobre o livro ignóbil
E nasala sobre mim
Como um monge sobre um defunto,
Lê para mim a vida
De não sei que malandro e vagabundo,
Levando para a alma a angústia e o medo,
O homem negro,
Negro, negro!
"Escuta, escuta -
Murmura para mim -
No livro há muitos belos
Pensamentos e projetos.
Este homem
Vivia no país
Dos charlatões e arruaceiros
Os mais abjetos.
Nessa terra, em dezembro,
A neve é diabolicamente alva,
E as borrascas movem
Alegres rocas.
Aquele homem era um aventureiro,
Mas de mais alta
E da melhor marca.
Ele era elegante
E além do mais poeta,
De força não muito grande,
Mas cheio de vida.
E uma certa mulher
De quarenta e tantos anos
Ele a chamava de menina má
E de sua querida.
A felicidade - dizia -
É a ligeireza de cérebro e dedos.
Todas as almas incapazes
São sempre tidas como infelizes.
Não faz mal
Que a muitos sofrimentos
Levem os gestos
Fingidos e falazes.
Nas tempestades, nas tormentas,
Na algidez da existência,
Quando há perdas penosas
E quando se está triste,
Parecer sorridente e singelo
É a mais alta arte que existe".
"Homem negro!
Não me fale assim!
Você não está a serviço
Do espírito das águas.
O que tenho eu com a vida
De um poeta escandaloso?
Em outros, que não eu,
Despeje as suas mágoas".
O homem negro
Fita-me de frente
E os seus olhos se cobrem
De um vômito anil,
Como se ele quisesse me dizer
Que eu sou um malandro, um ladrão
Que assaltou alguém
De modo traiçoeiro e vil.
..............................
Meu amigo, meu amigo,
Estou muito, muito doente.
De onde veio esta dor, nem mesmo eu lembro.
Seria o vento que assobia
No campo árido e deserto,
Ou talvez como os bosques em setembro
O álcool desfolha o meu cérebro?
Noite fria.
Paz de encruzilhada.
Estou só, à janela,
Não espero hóspede ou amigo.
Toda a planície está coberta
De cal macia e farinhenta,
E as árvores como ginetes
Apeiam em meu jardim.
Em alguma parte chora
Sinistra ave noturna.
Os cavaleiros de madeira
Semeiam as batidas dos cascos.
E de novo o homem negro
Senta-se em minha cadeira,
A cartola do lado, descaídas
As abas do casaco.
"Escuta, escuta! -
Rouqueja, olhando-me na face.
E se inclina para mim
Cada vez mais e mais.
Não vi ninguém
Dentre os canalhas
Que sofresse de insônia
Tão inútil e chinfrim
Ah, admitamos que me engane!
Ainda bem que há de luar.
Que mais este mundinho sonolento
Poderia demandar?
Talvez, de coxas gordas,
"Ela" virá furtivamente,
E lhe dirás um poema
Langoroso e tumular.
Ah, eu gosto dos poetas!
Divertem, com seus versos.
Neles eu sempre encontro
Consolo para o meu mal -
Como se a uma estudante espinhenta
Um mostrengo cabeludo
Falasse de universo,
Estravasando langor sexual.
Não sei, não me lembro,
Em certo povoado,
Talvez em Kaluga
Ou talvez em Riazan,
Vivia, ali, um menino
Num simples família camponesa,
De cabelos amarelos
E olhos cor de anil...
E eis que ele se tornou adulto
E além do mais poeta,
De força não muito grande,
Mas cheio de vida.
E uma certa mulher
De quarenta e tantos anos
Ele a chamava de menina má
E de sua querida".
"Homem negro"
És um hóspede maligno.
Há muito se propala
Tua fama infeliz."
E eu, furioso, febril...
E voa minha bengala
Para o seu focinho,
No meio do nariz...
............................
A lua é morta.
A alba azula à janela.
Ah, noite!
Noite, o que me deformaste?
Aqui estou, de cartola,
Ninguém a meu lado.
Estou só.
E o espelho, quebrado.
1925
.
Чёрный человек
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек
Черный, черный...
"Слушай, слушай,-
Бормочет он мне,-
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.
В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою".
"Счастье,- говорил он,-
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым -
Самое высшее в мире искусство".
"Черный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай".
Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой.
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Ночь морозная...
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.
Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.
"Слушай, слушай!-
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится.-
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.
Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет "она",
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?
Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую,
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.
Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами...
И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою".
"Черный человек!
Ты прескверный гость!
Это слава давно
Про тебя разносится".
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу...
. . . . . . . . . . . . . . . .
...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И - разбитое зеркало...
1925
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин).. {tradução Augusto de Campos e Boris Schnaiderman}, em "Poesia russa moderna". [notas e tradução de Augusto de Campos, Haroldo de Campos e Boris Schnaiderman; prefácio 1ª e 2ª ed., Boris Schnaiderman]. Coleção signos 33. 6ª ed., revisada e ampliada. São Paulo: Editora Perspectiva, 2001.
§
Até logo, até logo, companheiro
Guardo-te no meu peito e te asseguro:
O nosso afastamento passageiro
É sinal de um encontro no futuro.
Adeus amigo, sem mãos nem palavras
Não faças um sobrolho pensativo.
Se morrer, nesta vida, não é novo,
Tampouco há novidade em estar vivo!
.
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей,-
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин).. {tradução Augusto de Campos}, em "Poesia russa moderna". [notas e tradução de Augusto de Campos, Haroldo de Campos e Boris Schnaiderman; prefácio 1ª e 2ª ed., Boris Schnaiderman]. Coleção signos 33. 6ª ed., revisada e ampliada. São Paulo: Editora Perspectiva, 2001.
§
Outono
Égua rubra alisando as crinas:
O outono na calma dos zimbros.
Sobre a margem terrosa e áspera,
o tinido azul dos seus cascos.
Monge-vento, passo medido,
Pisa as folhagens do caminho.
E beija o Não-Visível-Cristo,
Chagas vermelhas entre arbustos.
1914-1916
.
Осень
Р. В. Иванову
Тихо в чаще можжевеля по обрыву.
Осень — рыжая кобыла — чешет гриву.
Над речным покровом берегов
Слышен синий лязг ее подков.
Схимник-ветер шагом осторожным
Мнет листву по выступам дорожным
И целует на рябиновом кусту
Язвы красные незримому Христу.
1914-1916
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин).. {tradução Haroldo de Campos}, em "Poesia russa moderna". [notas e tradução de Augusto de Campos, Haroldo de Campos e Boris Schnaiderman; prefácio 1ª e 2ª ed., Boris Schnaiderman]. Coleção signos 33. 6ª ed., revisada e ampliada. São Paulo: Editora Perspectiva, 2001.
§
De Naves-Éguas
- I -
Quando o lobo ulula para a lua
É porque as nuvens destroçaram o céu.
Ventres rasgados de éguas,
Negras velas de corvos ao léu.
O azul não cravará as garras
Do escarro-esgoto dos ciclones.
Desfolha-se ao nitrido das borrascas
O jardim auriconífero dos crânios.
Ouvis os sons que golpeiam o escuro?
São os ancinhos da aurora pelos prados.
Com remos de braços decapitados
Remais para a terra do futuro.
Navegai para os altos horizontes!
Lançai gritos de corvos do arco-íris!
Logo a árvore branca deixará cair
Uma folha amarela - a minha fronte.
- 5-
Quero cantar, cantar, cantar, cantar!
Eu não ofenderei caba nem lebre.
Se há algo na vida que nos faz chorar,
Algo também nos faz ficar alegres.
A maçã da alegria todos portam,
Mas o assobio do ladrão nos ronda.
E o outono, sábio jardineiro, um dia corta
Uma folha amarela - a minha fronte.
Há uma só senda no jardim da aurora.
Vento de outubro corrói a floresta
Para conhecer tudo e não ter glória
Veio ao mundo poeta.
Veio para beijar as vacas
E ouvir no coração o triturar da aveia.
Cava, foice de versos, cava!
Vai, sol-arbusto, e flor-semeia!
.
КОБЫЛЬИ КОРАБЛИ
1
Если волк на звезду завыл,
Значит, небо тучами изглодано.
Рваные животы кобыл,
Черные паруса воронов.
Не просунет когтей лазурь
Из пургового кашля-смрада;
Облетает под ржанье бурь
Черепов златохвойный сад.
Слышите ль? Слышите звонкий стук?
Это грабли зари по пущам.
Веслами отрубленных рук
Вы гребетесь в страну грядущего.
Плывите, плывите в высь!
Лейте с радуги крик вороний!
Скоро белое дерево сронит
Головы моей желтый лист.
5
Буду петь, буду петь, буду петь!
Не обижу ни козы, ни зайца.
Если можно о чем скорбеть,
Значит, можно чему улыбаться.
Все мы яблоко радости носим,
И разбойный нам близок свист.
Срежет мудрый садовник-осень
Головы моей желтый лист.
В сад зари лишь одна стезя,
Сгложет рощи октябрьский ветр.
Все познать, ничего не взять
Пришел в этот мир поэт.
Он пришел целовать коров,
Слушать сердцем овсяный хруст.
Глубже, глубже, серпы стихов!
Сыпь черемухой, солнце-куст!
Сентябрь 1919
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин).. {tradução Augusto de Campos}, em "Poesia russa moderna". [notas e tradução de Augusto de Campos, Haroldo de Campos e Boris Schnaiderman; prefácio 1ª e 2ª ed., Boris Schnaiderman]. Coleção signos 33. 6ª ed., revisada e ampliada. São Paulo: Editora Perspectiva, 2001.
§
Do poema Pomba do Jordão
O céu – um sino.
A lua – língua.
Mãe – pátria minha.
Eu – bolchevique.
Onde tudo é amigo,
Tudo lindo, rindo,
Eu canto o fim do
Mundo antigo.
Alto e bom som
Retumbe na tua
Tumba o sino azul
Como aquela lua.
Mundo de amar,
É boa a espera.
Ouço no ar
Nova era.
1918
.
ИОРДАНСКАЯ ГОЛУБИЦА
Небо — как колокол,
Месяц — язык,
Мать моя родина,
Я — большевик.
Ради вселенского
Братства людей
Радуюсь песней я
Смерти твоей.
Крепкий и сильный,
На гибель твою,
В колокол синий
Я месяцем бью.
Братья-миряне,
Вам моя песнь.
Слышу в тумане я
Светлую весть.
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин).. {tradução Augusto de Campos}, em "Poesia russa moderna". [notas e tradução de Augusto de Campos, Haroldo de Campos e Boris Schnaiderman; prefácio 1ª e 2ª ed., Boris Schnaiderman]. Coleção signos 33. 6ª ed., revisada e ampliada. São Paulo: Editora Perspectiva, 2001.
§
Pobre escrevinhador, é tua
A sina de cantar a lua?
Há muito o meu olhar definho
No amor, nas cartas e no vinho.
Ah, a lua entra pelas grades
Aluz tão forte corta os olhos
Eu joguei na dama de espadas
E só me veio oás de ouros.
.
Сочинитель бедный, это ты ли
Сочиняешь песни о луне?
Уж давно глаза мои остыли
На любви, на картах и вине.
Ах, луна влезает через раму,
Свет такой, хоть выколи глаза...
Ставил я на пиковую даму,
А сыграл бубнового туза.
Октябрь 1925
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин).. {tradução Augusto de Campos}, em "Poesia russa moderna". [notas e tradução de Augusto de Campos, Haroldo de Campos e Boris Schnaiderman; prefácio 1ª e 2ª ed., Boris Schnaiderman]. Coleção signos 33. 6ª ed., revisada e ampliada. São Paulo: Editora Perspectiva, 2001.
§
BREVE BIOGRAFIA DE SIERGUÉI IESSIÊNIN
Sierguéi Iessiênin (1895-1925): Poeta, filho de camponeses da região de Riazan, foi criado pelo avô. Estudou em escola rural e frequentou o seminário. Mudou-se para Moscou em 1912, trabalhou como tipógrafo e participou de grupos literários. Em 1915, passou a viver em Petrogrado, tornando-se discípulo do poeta camponês Kliúiev. Em 1916, é convocado para o exército, suportando mal o serviço militar. Um ano mais tarde, casase com Zinaída Raich. Aderiu à esquerda do Partido Social-Revolucionário, e apoiou a Revolução de Outubro. Em 1921, aderiu ao imagismo russo. No mesmo ano, conheceu em Moscou a dançarina norte-americana Isadora Duncan, com quem se casou no ano seguitne. Após fazerem longas viagens pela Europa e América, a união acaba. Iessiênin regressa, então, à Rússia, onde se entrega ao alcoolismo, que o acompanhou por toda a vida.
Suicida-se em 1925, num hotel em Leningrado. Sua obra é um testemunho pungente do mundo surgido com a Revolução e um dos grandes documentos da poesia russa moderna. O poeta Valdímir Maiakóvski dedica-lhe o poema “A Sierguéi Iessiênin”, de 1926. Obras: Radunitsa (1916); Inoniya (1918); Pugachyov (1922); Confessions of a Hooligan (1921).
:: fonte: Poemas russos. [organização Mariana Pithon e Nathalia Campos; vários tradutores]. Coleção Viva Voz, Belo Horizonte: Fale/UFMG, 2011. (disponível no link. acessado em 8.8.2016).
:: Biografia complementar. acesse AQUI! (acessado em 8.8.2016)
© Direitos reservados aos herdeiros
© Pesquisa, seleção e organização: Elfi Kürten Fenske em colaboração com José Alexandre da Silva
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин).. {tradução Augusto de Campos}, em "Poesia russa moderna". [notas e tradução de Augusto de Campos, Haroldo de Campos e Boris Schnaiderman; prefácio 1ª e 2ª ed., Boris Schnaiderman]. Coleção signos 33. 6ª ed., revisada e ampliada. São Paulo: Editora Perspectiva, 2001.
§
O homem negro
Meu amigo, meu amigo,
Estou muito, muito doente.
De onde veio esta dor, nem mesmo eu lembro.
Seria o vento que assobia
No campo árido e deserto,
Ou talvez como os bosques em setembro
o álcool desfolha o meu cérebro?
Minha cabeça move as orelhas
Como um pássaro as asas.
Ela não consegue mais
Balançar as pernas no pescoço.
Um homem negro
Negro, negro,
Um homem negro
Senta-se à beira do meu leito.
Um homem negro
Não me deixa dormir a noite inteira.
O homem negro
Move o dedo sobre o livro ignóbil
E nasala sobre mim
Como um monge sobre um defunto,
Lê para mim a vida
De não sei que malandro e vagabundo,
Levando para a alma a angústia e o medo,
O homem negro,
Negro, negro!
"Escuta, escuta -
Murmura para mim -
No livro há muitos belos
Pensamentos e projetos.
Este homem
Vivia no país
Dos charlatões e arruaceiros
Os mais abjetos.
Nessa terra, em dezembro,
A neve é diabolicamente alva,
E as borrascas movem
Alegres rocas.
Aquele homem era um aventureiro,
Mas de mais alta
E da melhor marca.
Ele era elegante
E além do mais poeta,
De força não muito grande,
Mas cheio de vida.
E uma certa mulher
De quarenta e tantos anos
Ele a chamava de menina má
E de sua querida.
A felicidade - dizia -
É a ligeireza de cérebro e dedos.
Todas as almas incapazes
São sempre tidas como infelizes.
Não faz mal
Que a muitos sofrimentos
Levem os gestos
Fingidos e falazes.
Nas tempestades, nas tormentas,
Na algidez da existência,
Quando há perdas penosas
E quando se está triste,
Parecer sorridente e singelo
É a mais alta arte que existe".
"Homem negro!
Não me fale assim!
Você não está a serviço
Do espírito das águas.
O que tenho eu com a vida
De um poeta escandaloso?
Em outros, que não eu,
Despeje as suas mágoas".
O homem negro
Fita-me de frente
E os seus olhos se cobrem
De um vômito anil,
Como se ele quisesse me dizer
Que eu sou um malandro, um ladrão
Que assaltou alguém
De modo traiçoeiro e vil.
..............................
Meu amigo, meu amigo,
Estou muito, muito doente.
De onde veio esta dor, nem mesmo eu lembro.
Seria o vento que assobia
No campo árido e deserto,
Ou talvez como os bosques em setembro
O álcool desfolha o meu cérebro?
Noite fria.
Paz de encruzilhada.
Estou só, à janela,
Não espero hóspede ou amigo.
Toda a planície está coberta
De cal macia e farinhenta,
E as árvores como ginetes
Apeiam em meu jardim.
Em alguma parte chora
Sinistra ave noturna.
Os cavaleiros de madeira
Semeiam as batidas dos cascos.
E de novo o homem negro
Senta-se em minha cadeira,
A cartola do lado, descaídas
As abas do casaco.
"Escuta, escuta! -
Rouqueja, olhando-me na face.
E se inclina para mim
Cada vez mais e mais.
Não vi ninguém
Dentre os canalhas
Que sofresse de insônia
Tão inútil e chinfrim
Ah, admitamos que me engane!
Ainda bem que há de luar.
Que mais este mundinho sonolento
Poderia demandar?
Talvez, de coxas gordas,
"Ela" virá furtivamente,
E lhe dirás um poema
Langoroso e tumular.
Ah, eu gosto dos poetas!
Divertem, com seus versos.
Neles eu sempre encontro
Consolo para o meu mal -
Como se a uma estudante espinhenta
Um mostrengo cabeludo
Falasse de universo,
Estravasando langor sexual.
Não sei, não me lembro,
Em certo povoado,
Talvez em Kaluga
Ou talvez em Riazan,
Vivia, ali, um menino
Num simples família camponesa,
De cabelos amarelos
E olhos cor de anil...
E eis que ele se tornou adulto
E além do mais poeta,
De força não muito grande,
Mas cheio de vida.
E uma certa mulher
De quarenta e tantos anos
Ele a chamava de menina má
E de sua querida".
"Homem negro"
És um hóspede maligno.
Há muito se propala
Tua fama infeliz."
E eu, furioso, febril...
E voa minha bengala
Para o seu focinho,
No meio do nariz...
............................
A lua é morta.
A alba azula à janela.
Ah, noite!
Noite, o que me deformaste?
Aqui estou, de cartola,
Ninguém a meu lado.
Estou só.
E o espelho, quebrado.
1925
.
Чёрный человек
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек
Черный, черный...
"Слушай, слушай,-
Бормочет он мне,-
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.
В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою".
"Счастье,- говорил он,-
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым -
Самое высшее в мире искусство".
"Черный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай".
Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой.
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Ночь морозная...
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.
Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.
"Слушай, слушай!-
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится.-
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.
Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет "она",
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?
Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую,
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.
Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами...
И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою".
"Черный человек!
Ты прескверный гость!
Это слава давно
Про тебя разносится".
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу...
. . . . . . . . . . . . . . . .
...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И - разбитое зеркало...
1925
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин).. {tradução Augusto de Campos e Boris Schnaiderman}, em "Poesia russa moderna". [notas e tradução de Augusto de Campos, Haroldo de Campos e Boris Schnaiderman; prefácio 1ª e 2ª ed., Boris Schnaiderman]. Coleção signos 33. 6ª ed., revisada e ampliada. São Paulo: Editora Perspectiva, 2001.
§
Até logo, até logo, companheiro
Guardo-te no meu peito e te asseguro:
O nosso afastamento passageiro
É sinal de um encontro no futuro.
Adeus amigo, sem mãos nem palavras
Não faças um sobrolho pensativo.
Se morrer, nesta vida, não é novo,
Tampouco há novidade em estar vivo!
.
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей,-
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин).. {tradução Augusto de Campos}, em "Poesia russa moderna". [notas e tradução de Augusto de Campos, Haroldo de Campos e Boris Schnaiderman; prefácio 1ª e 2ª ed., Boris Schnaiderman]. Coleção signos 33. 6ª ed., revisada e ampliada. São Paulo: Editora Perspectiva, 2001.
Outono
Égua rubra alisando as crinas:
O outono na calma dos zimbros.
Sobre a margem terrosa e áspera,
o tinido azul dos seus cascos.
Monge-vento, passo medido,
Pisa as folhagens do caminho.
E beija o Não-Visível-Cristo,
Chagas vermelhas entre arbustos.
1914-1916
.
Осень
Р. В. Иванову
Тихо в чаще можжевеля по обрыву.
Осень — рыжая кобыла — чешет гриву.
Над речным покровом берегов
Слышен синий лязг ее подков.
Схимник-ветер шагом осторожным
Мнет листву по выступам дорожным
И целует на рябиновом кусту
Язвы красные незримому Христу.
1914-1916
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин).. {tradução Haroldo de Campos}, em "Poesia russa moderna". [notas e tradução de Augusto de Campos, Haroldo de Campos e Boris Schnaiderman; prefácio 1ª e 2ª ed., Boris Schnaiderman]. Coleção signos 33. 6ª ed., revisada e ampliada. São Paulo: Editora Perspectiva, 2001.
§
De Naves-Éguas
- I -
Quando o lobo ulula para a lua
É porque as nuvens destroçaram o céu.
Ventres rasgados de éguas,
Negras velas de corvos ao léu.
O azul não cravará as garras
Do escarro-esgoto dos ciclones.
Desfolha-se ao nitrido das borrascas
O jardim auriconífero dos crânios.
Ouvis os sons que golpeiam o escuro?
São os ancinhos da aurora pelos prados.
Com remos de braços decapitados
Remais para a terra do futuro.
Navegai para os altos horizontes!
Lançai gritos de corvos do arco-íris!
Logo a árvore branca deixará cair
Uma folha amarela - a minha fronte.
- 5-
Quero cantar, cantar, cantar, cantar!
Eu não ofenderei caba nem lebre.
Se há algo na vida que nos faz chorar,
Algo também nos faz ficar alegres.
A maçã da alegria todos portam,
Mas o assobio do ladrão nos ronda.
E o outono, sábio jardineiro, um dia corta
Uma folha amarela - a minha fronte.
Há uma só senda no jardim da aurora.
Vento de outubro corrói a floresta
Para conhecer tudo e não ter glória
Veio ao mundo poeta.
Veio para beijar as vacas
E ouvir no coração o triturar da aveia.
Cava, foice de versos, cava!
Vai, sol-arbusto, e flor-semeia!
.
КОБЫЛЬИ КОРАБЛИ
1
Если волк на звезду завыл,
Значит, небо тучами изглодано.
Рваные животы кобыл,
Черные паруса воронов.
Не просунет когтей лазурь
Из пургового кашля-смрада;
Облетает под ржанье бурь
Черепов златохвойный сад.
Слышите ль? Слышите звонкий стук?
Это грабли зари по пущам.
Веслами отрубленных рук
Вы гребетесь в страну грядущего.
Плывите, плывите в высь!
Лейте с радуги крик вороний!
Скоро белое дерево сронит
Головы моей желтый лист.
5
Буду петь, буду петь, буду петь!
Не обижу ни козы, ни зайца.
Если можно о чем скорбеть,
Значит, можно чему улыбаться.
Все мы яблоко радости носим,
И разбойный нам близок свист.
Срежет мудрый садовник-осень
Головы моей желтый лист.
В сад зари лишь одна стезя,
Сгложет рощи октябрьский ветр.
Все познать, ничего не взять
Пришел в этот мир поэт.
Он пришел целовать коров,
Слушать сердцем овсяный хруст.
Глубже, глубже, серпы стихов!
Сыпь черемухой, солнце-куст!
Сентябрь 1919
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин).. {tradução Augusto de Campos}, em "Poesia russa moderna". [notas e tradução de Augusto de Campos, Haroldo de Campos e Boris Schnaiderman; prefácio 1ª e 2ª ed., Boris Schnaiderman]. Coleção signos 33. 6ª ed., revisada e ampliada. São Paulo: Editora Perspectiva, 2001.
Do poema Pomba do Jordão
O céu – um sino.
A lua – língua.
Mãe – pátria minha.
Eu – bolchevique.
Onde tudo é amigo,
Tudo lindo, rindo,
Eu canto o fim do
Mundo antigo.
Alto e bom som
Retumbe na tua
Tumba o sino azul
Como aquela lua.
Mundo de amar,
É boa a espera.
Ouço no ar
Nova era.
1918
.
ИОРДАНСКАЯ ГОЛУБИЦА
Небо — как колокол,
Месяц — язык,
Мать моя родина,
Я — большевик.
Ради вселенского
Братства людей
Радуюсь песней я
Смерти твоей.
Крепкий и сильный,
На гибель твою,
В колокол синий
Я месяцем бью.
Братья-миряне,
Вам моя песнь.
Слышу в тумане я
Светлую весть.
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин).. {tradução Augusto de Campos}, em "Poesia russa moderna". [notas e tradução de Augusto de Campos, Haroldo de Campos e Boris Schnaiderman; prefácio 1ª e 2ª ed., Boris Schnaiderman]. Coleção signos 33. 6ª ed., revisada e ampliada. São Paulo: Editora Perspectiva, 2001.
§
Pobre escrevinhador, é tua
A sina de cantar a lua?
Há muito o meu olhar definho
No amor, nas cartas e no vinho.
Ah, a lua entra pelas grades
Aluz tão forte corta os olhos
Eu joguei na dama de espadas
E só me veio oás de ouros.
.
Сочинитель бедный, это ты ли
Сочиняешь песни о луне?
Уж давно глаза мои остыли
На любви, на картах и вине.
Ах, луна влезает через раму,
Свет такой, хоть выколи глаза...
Ставил я на пиковую даму,
А сыграл бубнового туза.
Октябрь 1925
- Sierguéi Iessiênin (Сергей Есенин).. {tradução Augusto de Campos}, em "Poesia russa moderna". [notas e tradução de Augusto de Campos, Haroldo de Campos e Boris Schnaiderman; prefácio 1ª e 2ª ed., Boris Schnaiderman]. Coleção signos 33. 6ª ed., revisada e ampliada. São Paulo: Editora Perspectiva, 2001.
§
BREVE BIOGRAFIA DE SIERGUÉI IESSIÊNIN
 |
| Sierguei Iessiênin |
Suicida-se em 1925, num hotel em Leningrado. Sua obra é um testemunho pungente do mundo surgido com a Revolução e um dos grandes documentos da poesia russa moderna. O poeta Valdímir Maiakóvski dedica-lhe o poema “A Sierguéi Iessiênin”, de 1926. Obras: Radunitsa (1916); Inoniya (1918); Pugachyov (1922); Confessions of a Hooligan (1921).
:: fonte: Poemas russos. [organização Mariana Pithon e Nathalia Campos; vários tradutores]. Coleção Viva Voz, Belo Horizonte: Fale/UFMG, 2011. (disponível no link. acessado em 8.8.2016).
:: Biografia complementar. acesse AQUI! (acessado em 8.8.2016)
 |
| Isadora Duncan e Sergei Yesenin |
 |
| Sergei Yesenin, Isadora Duncan e sua filha adotiva Irma |
 |
| Isadora Duncan and Sergei Esenin |
****
© Direitos reservados aos herdeiros
© Pesquisa, seleção e organização: Elfi Kürten Fenske em colaboração com José Alexandre da Silva
*****
Nenhum comentário:
Postar um comentário
Gostou? Deixe seu comentário.